НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ: ПОШАГОВОЕ ТИПИРОВАНИЕ

Давайте посмотрим, удастся ли нам его протипировать. Что говорят мемуаристы о личности Гумилева?
С.Маковский:
«С Гумилевым сразу разговорились мы о поэзии и о проекте нового литературного кружка. Гумилев стал ежедневно заходить ко мне и нравился мне все больше и больше. Нравилась мне его спокойная горделивость, нежелание откровенничать с первым встречным, чувство достоинства. Мне нравилась его независимость и самоуверенное мужество».
С.Ауслендер:
«Гуляли, заходили в кафе. Здесь он был очень хорош как товарищ. Его не любили многие за напыщенность, но если он принимал кого-нибудь,
то делался очень дружественным и верным, что встречается, может быть, только у гимназистов.В нем появлялась огромная нежность и трогательность».
«Горделивость» и«независимость», но одновременно «хорош как товарищ», «дружественный и верный».
Это, по всей видимости, Вторая Воля.

А искусством заведует Эмоция. На каком месте стоит она у Гумилева?
Вот его письма В.Брюсову:
«…Я не сравниваю моих вещей с чужими (может быть, во вред мне), я просто мечтаю и хочу уметь писать стихи, каждая строчка которых заставляет бледнеть щеки и гореть глаза…»
«…На днях я получил No 1 «Весов» и пришел в восторг, узнав, что «все в жизни лишь средство для ярко-певучих стихов». Это была одна из сокровеннейших мыслей моих, но я боялся оформить ее даже для себя и считал ее преувеличенным парадоксом. Теперь уже в цепи Ваших стихов она кажется вполне обоснованной истиной, и я удивляюсь ее глубине…»
Область Интереса и Сомнения? Третья Эмоция? Смотрим дальше:

«Я должен горячо поблагодарить Вас за Ваши советы относительно формы стиха. Против них долго восставала моя лень, шептала мне, что неточность рифмы дает новые утонченные намеки и сочетания мыслей. Но потом наступил перелом. Последующие мои стихи, написанные с безукоризненными рифмами, доставили мне больше наслаждения, чем вся моя предшествующая поэзия. Мало того, я начал упиваться новыми, но безукоризненными рифмами и понял, что источник их неистощим…»
«Вы, наверное, уже слышали о лекциях, которые Вячеслав Иванович читает нескольким молодым поэтам, в том числе и мне. И мне кажется, что только теперь я начинаю понимать, что такое стих. Но, с другой стороны, меня все-таки пугает чрезмерная моя работа над формой. Может быть, она идет в ущерб моей мысли и чувства. Тем более что они упорно игнорируются всеми,кроме Вас».
«Многоуважаемый Валерий Яковлевич! Только вчера я получил Ваше
большое и милое письмо, где Вы разбираете мои стихотворения. Тысячу раз благодарю Вас за него: благодаря ему мои горизонты начинают проясняться и я начинаю понимать, что мне надо делать, чтобы стать поэтом. Вы, наверное, не можете представить, сколько пользы принесло оно мне…»
«…Вообще, мне кажется, что я уже накануне просветления, что вот-вот рухнет стена и я пойму, именно пойму, а не научусь, как надо писать…»
Письмо Гумилева В.И. Анненскому-Кривичу:
«Вы меня спрашиваете о моих стихах. Но ведь теперь осень, самое горячее время для поэта, а я имею дерзость причислять себя к хвосту таковых. Я пишу довольно много, но совершенно не могу судить, хорошо или плохо. Мое обыкновенье – принимать первое высказанное мне мненье…»

Да, это не пушкинское «Ты сам свой высший суд», не андерсоновское «Я не слушаю советов – я играю как хочу». Здесь все признаки Третьей Функции: глубокий интерес, наслаждение, желание научиться – и одновременно «не могу судить, хорошо или плохо», и увлечение формой в ущерб содержанию…

Итак: Вторая Воля, Третья Эмоция. Что с Физикой?
«Николай Степанович позировал мне стоя, терпеливо выдерживая позу и мало отдыхая» – пишет художница, рисовавшая его.
Сходится! – Физика и должна быть статичной, т.е. либо 1, либо 4.
А.Н. Энгельгардт:
«Впервые увидел Н.С. Гумилева, который зашел за сестрой,чтобы куда-то идти с ней. Он был одет в гвардейскую гусарскую форму, с блестящей изогнутой саблей. Он был высок ростом, мужественный, хорошо сложен, с серыми глазами, смотревшими открыто ласковым и немного насмешливым взглядом».
«Он был в форме: в длинном студенческом сюртуке «в талию», с высоким темно-синим воротником. Подтянутый, тщательно причесанный, с пробором, совсем не отвечал он обычному еще тогда типу длинноволосого «студиозуса»» – пишет другой мемуарист.
«Денди» – говорит третий. Да, сходится: Физика, скорее всего, Первая.
Для Логики тогда остается Четвертое место. Проверим?

Николай Гумилев: «Я был очень смелый. Смелость заменяла мне силу и ловкость. Но учился я скверно. Почему-то не помещал своего самолюбия в ученье. Я даже удивляюсь, как мне удалось кончить гимназию. Я ничего не смыслю в математике, да и писать грамотно не научился. И горжусь этим. Своими недостатками следует гордиться. Это их превращает в достоинства».

Четвертая функция и есть та, куда мы «не помещаем своего самолюбия». Пасьянс сошелся.
Вот что еще пишет один из мемуаристов о Логике Гумилева:
«Чувствовалась сквозь гумилевскую гордыню необыкновенная его интуиция, быстрота, с какой он схватывал чужую мысль, новое для него разумение, все равно – будь то стилистическая тонкость или научное открытие, о котором он прежде ничего не знал, – тотчас усвоит и обратит в видение упрощенно-яркое и подыщет к нему слова, бьющие в цель без обиняков».

Это характернейшее описание именно Четвертой Логики, которой трудно генерировать собственные идеи, зато чужие она может легко усваивать и развивать – сжато и конспективно, без лишних слов, как и подобает минималистической Четвертой Функции.

1 Физика, 2 Воля, 3 Эмоция, 4 Логика. «Чехов».

И куда мы ни посмотрим, эта модель будет подтверждаться: мы нигде не найдем у Гумилева тенденции к бестелесным абстракциям, его мир всегда материален (1 Физика) и обращен к красоте природы (3 Эмоция):
«Одну из комнат Николай, к удивлению родных и ужасу хозяев, превратил в «морское дно» – выкрасил стены под цвет морской воды, нарисовал на них русалок, рыб, разных морских чудищ, подводные растения, посреди комнаты устроил фонтан, обложил его диковинными раковинами и камнями».

«Глаза, как отблеск чистой серой стали,
Изящный столб, белей восточных лилий
Уста, что никого не целовали
И никогда ни с кем не говорили…

У ног ее – две черные пантеры
С отливом металлическим на шкуре.
Взлетев от роз таинственной пещеры,
Ее фламинго плавает в лазури.

Я не смотрю на мир бегущих линий,
Мои мечты лишь вечному покорны.
Пускай сирокко бесится в пустыне,
Сады моей души всегда узорны».

Даже если он пишет «Я не смотрю на мир бегущих линий, Мои мечты лишь вечному покорны» – мы видим, что это только декларация и что художественный мир Гумилева очень вещественен и насыщен материальными образами, и даже «душа» для него воплощается в «узорных садах».

А вот у Брюсова, которого Гумилев так чтил и благодарил за обучение творчеству, Эмоция стояла на последнем, Четвертом месте. Поэтому, несмотря на занятия поэзией, «сады души» вообще интересовали Брюсова мало. Зато Физика у него была также Первой, обращающей внимание в первую очередь на материальное («По одежке встречают»). И вот какую запись – совершенно неожиданную для поэта – сделал Брюсов о Гумилеве:
«15 мая. Приезжал в Москву Н. Гумилев. Одет довольно изящно, но неприятное впечатление производят гнилые зубы».

Всё сходится. Правильные ответы подтверждают друг друга.
Давайте теперь проверим, какими должны были быть отношения Гумилева и Ахматовой?

Гумилев: Ф В Э Л
Ахматова: В Э Л Ф

По Физике 1-4 – сочетаемость полная.
По Воле 1-2 – терпимая, но негармоничная.
А вот по Третьим функциям это были отношения в одну сторону:
2 Эмоция Ахматовой была терапией для 3 Эмоции Гумилева,
в то время как ее 3-й Логике для гармонии нужна была Вторая или хотя бы гармонизированная Третья.
(Не зря в старости Ахматова была дружна с Бродским – ВЛЭФ, 2 Логика.)
Но у Гумилева Логика была Четвертая,причем, как он сам пишет, он еще и «гордился этим недостатком». Таким образом, его любовь к Ахматовой была заранее обречена на невзаимность.

Так оно и было. Свидетельствует Ирина Одоевцева:
«Анна Андреевна, — говорил мне Гумилев, — почему-то всегда старалась
казаться несчастной, нелюбимой. А на самом деле, Господи! как она меня терзала и как издевалась надо мной. Она была дьявольски горда, горда до самоуничижения. Но до чего прелестна, и до чего я был в нее влюблен!»
Я уверена, что Ахматова была главной любовью Гумилева и что он до самой своей смерти — несмотря на свои многочисленные увлечения, — не разлюбил ее».

Нашему поколению повезло: открытия Афанасьева избавляют нас от лишних терзаний.